– Их тут у вас так много, – пробормотал Дорожкин. – Нет, я не хочу сказать, что у меня есть сомнения в подлинности тех анализов, которые вы подготовили. Пока их нет. Но у вас так много санитаров, и у них так мало работы. Они встают в очередь к больному, чтобы сделать ему анализы. Перепроверяют друг друга. Дублируют. Тем более что парень был молодым, красивым, да и не слишком умным. Я, честно говоря, не сразу понял, почему на одного больного имеется даже не две линейки анализов, конечно, ваша самая главная, но…
Она ли швырнула в Дорожкина белый стол, который оказался довольно тяжелым, или стол сам полетел из-за ее прыжка. Только Дорожкин, который успел закрыться руками, взвыл от боли в локтях и коленях, после чего отлетел к противоположной стене, где счастливо ударился спиной о диван. В кабинете раздалось рычание, выстрелы, и когда Дорожкин выбрался из-под стола, все было кончено. На полу лежала мертвая женщина, ничем не отличимая от Таисии Павловны. Разве только почти вся ее одежда была разодрана по швам, обнажая сильное мускулистое тело, да длинные когти с нелепыми следами маникюра на остриях медленно втягивались в мертвые пальцы.
– У нее не было шансов, – сказала Маргарита, промокая кровь на разодранной на груди коже. – Я слишком близко села, но у нее все равно не было шансов. А ты провокатор, Дорожкин, провокатор. Параллельных анализов-то ведь никаких нет. Хотя думаю, мы в любом случае ничего бы у нее не выведали. Она знала, что не сможет со мной справиться, и все-таки решилась. Владимир Игнатьевич… – Маргарита подошла к селектору. – Мне кажется, что придется провести отбор анализов у всего персонала больницы. Причем специальной комиссией.
– Согласен, – послышался печальный голос Нечаева. – Обдумаем этот вопрос, хотя он стоит шире, в рамках всего города. Кстати, а ваш провокатор, как бы это смешно ни выглядело, оказался прав. Параллельные анализы есть, и именно по той самой причине, о которой он и говорил. Браво. Другой вопрос, что мы не успели их проверить, но законсервировать успели.
– Ну-ну, – хмыкнула Маргарита, отключая селектор.
– Маргарита, – с трудом выговорил Дорожкин, не сводя глаз с лохмотьев кофточки начальницы, сквозь которую была видна почти обнаженная грудь, – а вы уверены, что вам не нужно срочно пройти… вакцинацию?
– Уверена, – ответила Маргарита и добавила, глядя в глаза Дорожкину: – По многим причинам, но в том числе и потому, что не все, что имеется в мире нечисти, является производным от человека. Тебе, кстати, в этот раз повезло. Смотри-ка, и тебя сумела достать.
Дорожкин перевел взгляд на себя. Его рубашка свисала лоскутами, на куртке рядом с местом прошлой починки был выдран клок, но кожа не пострадала.
– Ты отстранился, – сузила взгляд Маргарита. – На сантиметр отстранился. Гордиться, кстати, нечем, благодари реакцию своего тела. Хотя я вот не отстранилась… Кстати, я бы и тебя отправила на обследование. Как-нибудь, при случае. Только не рассчитывай, что Адольфыч будет после каждой потасовки премировать тебя пачкой купюр.
– На отгул я хотя бы могу рассчитывать? – прокашлялся Дорожкин.
– Знаешь, – Маргарита еще раз пристально посмотрела на Дорожкина, – а ведь она при всем прочем была отличным врачом и хорошим человеком.
– Хорошей нечистью? – вытолкнул поганые слова изо рта Дорожкин.
Вечером Дорожкин разделил остатки плова с Фим Фимычем, но от загоруйковки отказался, поэтому с утра топтал беговую дорожку с ясной головой. Однако самому Дорожкину ясность казалась мнимой. Или, как говорил его школьный учитель истории, абсолютной. Второй присказкой учителя было пожелание, чтобы в головах у учеников хотя бы гулял ветер. Полный штиль в его представлении был неизмеримо большим бедствием. В утро четверга Дорожкин соответствовал обоим критериям интеллектуального опустошения – абсолютной ясности и полного штиля. Зато за окном нависли тучи, и пошел дождь.
Дорожкин принял душ, поймал себя на мысли, что способен перенести появление Марфы без излишних эмоций и начатков эксгибиционизма, затем открыл холодильник и столь же равнодушно проверил продукты на предмет срока годности. Все, что заканчивалось в течение недели, выдвинул на передний план. То, что истекало в ближайшие два дня, сложил в пакет, раздумывая, едят ли такие, как Ромашкин, йогурты и творожки. Туда же сунул и разодранную куртку. Готовить самому категорически не хотелось. Хотелось пойти в кафе, заказать хороший кофе, тосты и сидеть, смотря на дождь через окно. Потом перейти в другое кафе, съесть, к примеру, порцию зажаренной с чесночком курочки, послушать хорошую музыку и перейти в третье кафе. Или в четвертое. И там уже под плохую музыку нажраться до потери пульса. Хотя если бы удалось сделать два первых пункта в компании милой девушки, третий бы отпадал. А если бы девушка была еще и любимой…
Дорожкин постарался представить лицо Машки, но трепета не испытал. Ноющее ощущение пустоты появилось, но не трепет. Тогда он натянул теплый свитер, сунул ноги в кроссовки, высунулся в окно, разглядел в конце улицы Носова маршрутку, слетел по лестнице, гаркнул что-то бодрое Фим Фимычу, выбежал из дома и покатил в полупустом салоне по улице Бабеля. Город за окнами еще не стал родным, более того, теперь сквозь собственное равнодушие Дорожкин чувствовал и не отпустивший его испуг, и напряжение, и уже знакомое ощущение какой-то разреженности воздуха или собственного существования в целом, но все вместе отдавало уже вкусом привычки.
Он вышел возле управления, но направился в «Дом быта». Сдал куртку в ремонт, попросив зашить как можно аккуратнее, коротко постригся, заняв кресло между двух горожанок, которые шумно сравнивали качество хлеба из обеих городских хлебопекарен и того самодела, что удавалось извлечь из электрической хлебопечки. Потом заглянул в «Торговые ряды», прошелся по магазинчикам и купил дешевую китайскую куртку, хотя рядом продавалась более качественная одежда. Ему было отчего-то все равно.