Вакансия - Страница 57

«Алена Козлова», – написал Дорожкин на конверте и ссыпал туда все фотографии и бумаги. Мать – вот она, в коридоре. Отец девчонки никому не известен, разве только самой матери, фамилия у девчонки от матери, а у нее от собственного отца – деда пропавшей. И отчество у девчонки дедово, которого и в живых уж давно нет. Приехала девчонка к матери оплакать свое неудачное замужество, устроилась в прачечную приемщицей, собиралась перейти в администрацию, да только в конце апреля рано утром вышла из дома, но до работы не дошла. Там, по крайней мере, ее не видели. И с тех пор никто ее не видел, никто о ней не слышал. Приходил к Нине Сергеевне другой, показывал белую папку, лист, на котором было написано имя – Алена Козлова. Дал знать, что будет искать. Но не нашел.

– Кто другой? – спрашивал Дорожкин.

– Другой, – набухали слезами глаза Нины Сергеевны. – Не вы.

– Лысый? – хмурился Дорожкин.

– Не лысый. И не этот, – в ужасе шептала она, провожая взглядом проходившего по коридору Марка Содомского. – Другой какой-то. Я его больше и не видела никогда.

Разговор был с утра, а теперь она – в коридоре, Дорожкин – у себя в кабинете, конверт на столе.

– Кто она? – спросил Дорожкин Ромашкина, скрипнув дверью его кабинета.

– В смысле? – зевнул, растянувшись на диване, коллега.

– Вот эта, Козлова Нина Сергеевна, которая в коридоре, кто она? – настаивал Дорожкин. – Ты же мимо проходил.

– Кто-кто? – пробурчал Ромашкин. – Баба. Я чего тебе, рентген? Может, ведьма, может, травница, может, еще кто. А может, и вообще никто, из местных. Но даже если и ведьма, она и сама о том может не знать. Это краснодеревщик на глаз электорат сверлит, да все одно никому ничего не говорит.

– А если мать ведьма, то кто будет дочь? – продолжал приставать к Ромашкину Дорожкин.

– А кто ее знает? – вытаращил глаза тот. – От отца зависит. От обстоятельств. От генов, наверное. Еще от чего. У них, думаешь, это в голове? Им бы лишь бы замуж выйти, да чтобы муж был без вывертов. А знаешь, какая самая страшная баба? Та, которая по всему никакая не ведьма, но дома ведьма и есть!

– Кто-нибудь занимался? – нахмурился Дорожкин.

– Тебе зачем? – вовсе вскинул брови Ромашкин. – Ты, что ли, хочешь взяться?

– А ты считаешь, что могу не браться? – вздохнул Дорожкин.

– У тебя в папке ее имя появлялось? – не мог понять Ромашкин.

– Ее – не появлялось, – соглашался Дорожкин.

– Значит, – резюмировал Ромашкин, – не твоя забота. Не дергайся. Отправляй ее к Кашину. Пусть заводит розыскное дело и прячет в шкаф. Бумага в хороших условиях столетиями храниться может. Слушай, ты и так, как белка в колесе. Тебе мало, что ли?

За последний месяц дел на Дорожкина навалилось невпроворот, тот же Ромашкин присвистывал, когда Дорожкин получал в день по три-четыре рукописных вызова на происшествия и преступления. Другой вопрос, что особо серьезного почти ничего не случалось, самым трудным было разобрать спор двух товарок на улице Остапа Бульбы. У какой-то из двух бывших подруг перестала доиться коза, та обвинила в колдовстве соседку, соседка тоже что-то припомнила, женщины сначала вцепились друг дружке в волосы, а потом разбежались на десять шагов и начали шарашить друг друга наговорами. Чуть полдеревни не спалили. К счастью, Дорожкин успел прикатить на своем «Прогрессе», подхватил у какой-то молодки из числа сотни зевак два ведра с колодезной водой и вылил сначала на одну, потом на другую. Ну еще минут пять постоял, пока тетки колдовской пыл не потратили, пытаясь обратить всю свою ненависть на появившегося разнимателя. На том и помирились, тетки побежали греться да заливаться самогоном в баньку, а Дорожкину что? Позвонил из автомата на деревенском перекрестке на почту да попросил Мещерского сбегать в «Торговые ряды», прикупить ему новые штаны, поскольку старые с одной стороны гниль наведенная попортила, с другой гарь разъела. Так и сидел в телефонной будке, пока Мещерский не привез покупку на кашинском уазике. Кашин потом неделю над Дорожкиным потешался, а Маргарита только и заметила:

– Запись в папке исчезла? Исчезла. У коллег появилась? Нет. Значит, доделывать не придется, все правильно закруглил.

По поводу Козловой она сказала коротко:

– Вся наша жизнь – как папка. Откроешь – будешь работать. Не откроешь – слова тебе никто не скажет. А тетка эта? Что тебе тетка? Поплачет и перестанет. Ты думаешь, она полгода рыдала? Да ничего подобного. Работает, летом ЕГЭ по химии принимала в школе, некогда плакать было. Решай сам. Зуда в пальцах нет?

– Здесь зуд, – приложил ладонь к сердцу Дорожкин.

– Почеши, – отрезала Маргарита и застучала каблучками к выходу.

Дорожкин со вздохом проводил начальницу взглядом, подумал, что так и не поинтересовался, как идет расследование происшествия с Дубровской, и двинулся к начальнику рангом повыше.

– Марк Эммануилович? – постучался он в обитую медными пластинами дверь.

– Что тебе, Дорожкин? – с раздражением щелкнул пальцами Содомский. Каждый раз щелкал – в спину щелкал, говорил – щелкал, катил на уазике по Октябрьской, обгонял едущего на велосипеде Дорожкина – и то щелкал в окно. Словно никак не мог поверить, что не действуют его щелчки на инспектора Дорожкина.

– Поговорить, – сделал озабоченное лицо Дорожкин. – Кто был мой предшественник?

– Дальше, – мрачно посмотрел на Дорожкина Содомский, что означало посягательство на информацию, недоступную для разглашения.

– У него была личная папка, – вздохнул Дорожкин. – В апреле месяце там появилось имя – «Алена Козлова», имя девушки, которая тогда же, в апреле, исчезла. Девушка до сих пор не найдена.