Вакансия - Страница 62

– Ну? – Мужичок поправил лямки фартука, подвернул рукава фланелевой рубашки. – Будем молчать или как?

– Послушайте… – Дорожкин с трудом удержался от нервного смешка. – Возможно, мне показалось…

– Нет, – серьезно ответил мужичок. – Не показалось.

– То есть вы хотите сказать, что у южных ворот промзоны… – Дорожкин замялся, подбирая слово, – стоит памятник вам?

– Я бы сказал, бюст с ногами и с руками, – поправил Дорожкина мужичок. – И с животом, куда ж без ливера. Сразу добавлю, бюст установлен без каких-либо усилий с моей стороны. Я бы даже сказал – вопреки моим усилиям. Что делать, выпало по жребию. Кому-то все равно бы поставили. Повезло, в кавычках, мне. На прошлом Дне города. Называется – «памятник почетному горожанину». Это все, что вы хотели узнать?

– Мне нужен краснодеревщик, – опомнился Дорожкин.

– Он перед вами, – буркнул мужичок. – Тюрин Борис. Дальше?

– А вот это? – Дорожкин ткнул пальцем в указатель. – Что значит – «М. Д. Н.»?

– Магистр деревянных наук, – терпеливо объяснил мужичок.

– Это вас кто-то так назначил… – удивился Дорожкин, – или это какая-то официальная степень?

– Нет. – Голос у мужичка был грудным, но не низким, приятным. И речь казалась очень правильной, такой, какой она бывает у проработавших несколько лет в школе или еще где-нибудь, где необходимо много и отчетливо говорить. – Никто мне ничего не присваивал. Я вообще по образованию – учитель. Просто я так себя ощущаю. Вот вы как себя ощущаете?

– Как Дорожкин Евгений, человек, доживший до двадцати восьми лет, но так толком никем себя и не ощутившим, – признался Дорожкин. – Я вообще-то инспектор местного управления безопасности, но инспектором себя тоже не ощущаю.

– Тогда заходите, – пропустил Дорожкина внутрь краснодеревщик и захлопнул за его спиной дверь.

Павильончик оказался обманкой. В крохотной комнатке стояли несколько искусно выполненных дверных полотен, блестел позолотой крохотный, для дома, киот и висели на стенах резные деревянные рамы для зеркал или для картин. Дорожкин уже собрался выразить восхищение мастерством краснодеревщика, но строгий взгляд его остудил. Тюрин вышел через вторую дверь во двор, отгороженный от улицы рядом павильонов, и повел Дорожкина в серый ангар.

– Не слишком удобно так далеко ходить, – заметил Дорожкин.

– Полезно размяться, – не согласился Тюрин. – Да и редко кто звонит. Договариваюсь со всеми по телефону в основном. Кому очень надо, могут найти меня в ремесленном. Я там деревообработку веду и географию. А тут дочь моя командует в основном. Но сегодня суббота.

В ангаре было прохладно, но не холодно. Все пространство под тусклым светом немногочисленных ламп заполняли штабеля дерева. Бруски, доски были разной длины, разной толщины, разного цвета, но все проложены рейками, торцы каждой деревяшки залиты какой-то серой массой, и всюду висели таблички с датами, с цифрами, торчали градусники, стояли напольные весы.

– Клен, липа, ясень, дуб, – прочитал Дорожкин. – Сушите?

– Само сушится, – ответил Тюрин. – А мы приглядываем, переворачиваем, взвешиваем, измеряем влажность. Это все, дорогой мой, великая ценность. Живое дерево, да грамотно высушенное. Без него ни столярку толковую не выгонишь, ни балалайку не склеишь. У меня клиенты из Москвы, из Питера имеются. Из заграницы. Адольфыч способствует. Все через него.

– Подождите, – растерялся Дорожкин. – Но ведь вы краснодеревщик?

– Есть маленько, – кивнул, поднимаясь по высокой лестнице, Тюрин. – Но это так, для души. В свободное время.

– А лес где берете? – не понял Дорожкин. – Тут же заповедник.

– Заповедник? – хмыкнул Тюрин, открывая дверь в подвешенный под потолком ангара блок, и тут же закричал куда-то в дальнюю комнату: – Еж! Гость у нас. Сообрази-ка нам чайку. Да приглядись к гостю, приглядись. Заповедник, дорогой мой, за речкой, к Макарихе ближе. Да и то… Не наша эта забота. Леса и тут много. Выборочно берем, сберегаем. Одну рубим, пять сажаем. Не волнуйся. Дир содействует, кто, как не он, деревяшку живую сохранять будет?

Из узкой двери выскочила с чайником невысокая плотная девчушка, похожая на Тюрина как маленькая капля воды на большую. Такие же очки, такие же глаза, такой же серьезный взгляд, только волосы были длинными, усов не наблюдалось, и везде, где у краснодеревщика имелась надежность и основательность, в его дочери очаровывали изящество и женственность.

– Еж это, – объяснил, садясь за стол, Тюрин. – Это мы меж собой ее так. Она, если что не так, и уколоть может. А ты, Танька, приглядись к гостю, приглядись. Твой глаз вернее моего.

– Вы во всякий раз смотрины устраиваете? – смутился от уставившихся на него огромных глаз Дорожкин. – Стар я уже для такого чуда.

– Вы на наше чудо губы-то не раскатывайте, – пустил усмешку в усы Тюрин, насыпая в заварник чай. – Оно само свою жизнь устроит. Ну что скажешь?

– Есть, – прошептала чуть слышно девчонка. – Точно как у Лизки Улановой проблескивает. Но ярче. Много ярче. И как-то странно. Не по-бабски. И горит ровно, не гаснет. Но вполвдоха назад. Если бы Лизку не выглядывала, не увидела бы. Ну и что? Пусть горит. Ничего страшного. Никто ж не увидит. Это даже Фим Фимыч не разглядит. И ребятишки не разглядят. Только мы с тобой.

– Что горит-то? – не понял Дорожкин и снова взъерошил ладонью макушку. – Вы скажите, а то, может, пожарную охрану надо вызывать? Есть пожарка в городке?

– Не поможет она вам, – приподнял крышечку заварника Тюрин. – Да и беды-то особой нет в том, что мы разглядели. От той напасти ни горя ни прибытка. У Лизки-то он рваный, словно обрывок или отблеск какой, его и Фим Фимыч разглядел, ейный довесок в глаза бьет, хотя мало кто его видит, да и то, думаю, недавно появился или прорезался. Тут некоторые считают, что на том ее внешнечество держится, а я Лизку помню, когда над головой у нее ничего не моргало, а она уж молодилась своим талантом. А у вас ровно дышит, но просто так не разглядишь. Давно хоть? Или вы ни сном ни полусонью? Глаз-то у вас хороший. Лизку-то встретите, точно разглядите. А сами себя?