Вакансия - Страница 78

К оглавлению

78

– Стой, шалава! – закричал кудрявый и придержал лошадь.

Тут же двое младших Урновых подхватили крышку, накрыли гроб и резво застучали молотками. Впереди, в сотне метров, вздымалась овитая засохшим хмелем арка кладбищенских ворот. На снегу валялись какие-то пакеты и пустые пластиковые бутылки. У тронутых ржавчиной створок стояли четверо даже издали кажущихся неопрятными мужиков.

– Вот. – Женя зашелестела купюрами. – Четыре тысячи рублей. Передайте. Я не могу туда подходить. Прошу вас.

Дорожкин кивнул, взял купюры. Кудрявый словно ждал этого. Свистнул, согнал с телеги сестру и брата, начал понукать лошадь. Заскрипели оглобли, лошадь захрапела и, неуклюже переступая, стала медленно разворачиваться. Дорожкин пошел к воротам, но чем он ближе подходил к ним, тем тяжелее давались ему шаги. Он даже посмотрел на ноги, но на них были все те же кроссовки, и мерзлый камень под ногами был тем же самым камнем, что и во всем городе.

– Что ползешь, быстрее давай, – раздался от ворот хриплый голос.

Дорожкин похолодел. Четверо у ворот могли бы напоминать московских бомжей, которые нет-нет да попадались на глаза всякому, кто иногда бывал на вокзалах или, к примеру, спускался в переходы под московскими площадями, но эти четверо были не просто грязными и запущенными. Они были лежалыми. Всех четверых с одной стороны покрывала пыль и прилипшие листья, а с другой пятна сырости и как будто даже комья земли. И лица их, опухшие, заросшие щетиной, с просинью, тоже были лежалыми, перекашиваясь на одну сторону. Дорожкин невольно втянул воздух, но запаха мертвечины не почувствовал, и здесь пахло мятой.

– Чай с мятой – никогда больше, – пробормотал Дорожкин, когда ворота заскрипели, створки пошли внутрь, подгребая ворох листвы, и мужики остановились по сторонам от входа.

– Шелести шустрее, – протянул серую руку с зелеными ногтями самый высокий из четверых и, подцепив купюры, довольно засопел, крикнул: – Ну что ты там, резвей подавай свою шалаву, Сергунчик!

Дорожкин оглянулся, увидел сына гробовщика, который вынуждал пятиться лошадь, заводя телегу в ворота, увидел стоявшую на полпути между церковью и воротами Женю, и поплевывающих семечки еще двоих отпрысков гробовщика, и отца Василия, все так же накладывающего крестные знамения из-за ограды храма, и мужика, который шел теперь в сторону кладбища или в сторону Жени, и посторонился. Телега до половины вошла в арку, двое из мужиков неожиданно резво залезли на ее борта, двинули гроб, еще двое его подхватили, подняли на плечи, и вот уже четверка довольно бодро зашагала в глубь кладбища, куда уходила усыпанная листьями аллея.

– За мертвяка по две тысячи на нос берут, – пробурчал кудрявый, выводя лошадь из арки. – С трупаком дешевле выходит, но их мало бывает. Помогите ворота закрыть.

– Это тоже мертвяки? – спросил Дорожкин.

– Они самые, – кивнул кудрявый. – Но это отбросы, считай. Так-то там и нормальные есть, от человека не во всякий раз и отличишь. Эй! А ну хорош! Кончай дурью маяться!

Двое младших из ритуального семейства выдернули из-за поясов рогатки и принялись обстреливать удаляющуюся процессию. Наверное, один из выстрелов достиг цели, потому что тот из лежалых, что шел сзади, на ходу поднял руку и погрозил кулаком.

– Они только днем за воротами, – объяснил кудрявый, – а ночью могут по всему городу разгуливать. Эти придурки по ним из рогаток стреляют, а потом ночами ими обстрелянные в двери стучатся. Понятно, что безобидные, а все равно не по себе.

– Зачем им деньги? – спросил Дорожкин. – Разве мертвяки едят?

– Едят, наверное, – пожал плечами кудрявый, запрыгивая на телегу. – Я почем знаю? Но ночами некоторые торговцы на Конармии павильончики открывают. Говорят, водка хорошо идет, вино молдавское. Ну и прочая ерунда. Можно просроченный товар сбывать. Только цены гнуть не надо, а то осерчают, нахулиганят, а с них какой спрос?

Кудрявый встал в телеге на ноги, залихватски свистнул, вдарил поводьями по спине лошадке, но секундами раньше там же оказались и двое его младших, и лошадка побежала, застучала копытами, унося веселую компанию от кладбища к близкому дому.

Дорожкин посмотрел на Женю. Она стояла на том же месте, притопывая от холода. Священник ушел. Мужик остановился на полпути. Дорожкин даже мог разобрать его лицо.

– Спасибо вам, – крикнула она Дорожкину.

– А показать квартиру Колывановой? – спросил он, шагнув в ее сторону.

– Не сегодня. – Она помотала головой, посмотрела на замершего мужика и, хотя Дорожкину осталось пройти до нее каких-то пятьдесят шагов, вдруг стала удаляться, уменьшаться, исчезать, как будто там, где она только что стояла, образовалась гигантская прозрачная труба, и Женю Попову понесло вдаль, засосало, потащило стремительным прозрачным эскалатором, пока она не уменьшилась до точки и не исчезла вовсе. Сказала она «пока» или ему показалось?

– Перебор, – прошептал Дорожкин, смахнул с головы колпак капюшона и, если бы вокруг была не мерзлая пыль, а снег, разбежался бы и ткнулся головой в сугроб. – Перебор.

Мужик, который стоял на дороге, развернулся и быстрым шагом пошел прочь. Где-то в отдалении послышалась музыка. Дорожкин прислушался. Из дверей храма доносилось все то же:


Allez, venez, Milord!
Vous asseoir a ma table…

Глава 7
Смотри на небо

– Нет, есть и еще один вариант. – Мещерский прихлебывал борщ, подмигивал хозяйке «Норд-веста» и вышептывал Дорожкину идеи одну невероятнее другой. – Это не кома, потому что в коме одновременно двое не могут лежать. Это дурдом.

– Ага, – вяло соглашался Дорожкин.

78