Мещерский долго не открывал, но когда открыл дверь, то вытаращил на Дорожкина глаза так, словно увидел мертвеца. Хотя мертвец вряд ли бы его так уж удивил.
– Я сильно переменился? – спросил Дорожкин.
– Нет, но… – пробормотал Мещерский, поправляя теплый халат. – У тебя что-то с глазами. Ты плачешь?
– Да вроде нет, – коснулся ладонями глаз Дорожкин, – но причины для огорчений имеются. Никак не удается сделать свою работу. Ты приютишь меня на полчаса?
– Графинчик! Кто там? – послышался из спальни голос Машки.
– Тридцать минут, – повторил Дорожкин. – Мне нужно принять душ, отдышаться, потом я уйду. Выручишь… Графинчик?
– Ладно, – с гримасой кивнул Мещерский. – На твой размер у меня нижнего белья нет, но там на кухне стоит сушилка. Десять минут, и все. Стирать еще не разучился? Полотенце в шкафу. Еда в холодильнике.
– Спасибо, я приглашен на день рождения, – кивнул Дорожкин, разулся, открыл сумку и бросил на пол ботинки для степа, которые звякнули набойками.
– Все клоунствуешь? – хмыкнул Мещерский.
– Не, – покачал головой Дорожкин. – Занимаюсь шутовством.
Сушилка и в самом деле работала прекрасно. И душ в логове Мещерского немногим уступал душевой кабинке в квартире Дорожкина. «Ага, как же, в моей квартире», – подумал Дорожкин, но огорчения от осознания своей практической бесквартирности не испытал. Минуты, выпрошенные им у Мещерского, истекали стремительно. Засвистел чайник. Дорожкин бросил в чашку ложку растворимого кофе, плеснул кипятка, зашел в ванную комнату, натянул высохшее белье, брюки, рубашку. Вернулся в кухню. Машка сидела у дальнего угла стола, подперев подбородок кулачком. На ней была надета одна из безразмерных рубах Мещерского.
– В такую рубашку можно поместить троих, как я, – проговорила она, не отнимая от подбородка кулака.
– Прости, что потревожил, – заметил Дорожкин, глотнул кофе, вытряс на стол содержимое сумки.
– Куда ты на ночь глядя? – спросила Машка.
– Ванная свободна? – показался в дверях кухни Мещерский. – Тогда я займу!
Дорожкин дождался, когда Мещерский закроет дверь и в душе зашумит вода.
– Приглашен на день рождения.
– Это к дочке директрисы промзоны? – подняла брови Машка. – Ну не теряйся там. Она – выгодная партия!
– Не потеряюсь, – кивнул Дорожкин и проверил пистолет.
– Все так серьезно? – Она усмехнулась.
– Как тебе сказать… – Он открыл папку. На странице не осталось ни одного имени. Посмотрел обложку. Выведенное рукой Кашина его имя оставалось на прежнем месте. – Как тебе сказать… – Дорожкин повторил фразу, открыл духовку, вытащил противень, поставил его на плиту и начал рвать на части папку, ее единственную страницу, обложку. – Мне кажется, что серьезнее не бывает. Но жизнь покажет. Увидим.
– Ты изменился. – Она говорила равнодушно, и от этого Дорожкину казалось, что она говорит то, что думает. – Словно повзрослел. И у тебя глаза блестят. Не плачешь, а они блестят. Странно.
– Если бы ты знала, – Дорожкин чиркнул спичкой, которую отыскал в коробке на вытяжке над плитой, и поджег папку, – как мне хочется не быть странным. И чтобы дома у меня ничего не было странного. Чтобы все было привычным. Как всегда.
– Ты имеешь в виду маленькую зарплату, съемную квартиру, стерву жену вроде меня? – Она зевнула.
– Ну возможны варианты. – Он сунул пистолет в кобуру, проверил запасную обойму, высыпал оставшиеся патроны в карманы куртки, проверил бумажник, убрал в него записку Жени, ее фото с мамой, одну из фотографий Козловой, распечатанный портрет Улановой, подумал и убрал пакетик с набором волосков в карман рубашки, туда, где лежали очки и сложенный квадратиком рапорт Перова. В другом кармане рубашки лежал пакетик от опьянения.
– Кстати, жена-стерва – это… это бодрит, – подмигнул он Машке.
– Подтверждаю, – появился из ванной комнаты с мокрой головой Мещерский. – Стерва в переводе на русский литературный – нормальная самодостаточная женщина.
– Самодостаточных женщин не бывает, – заметила Машка.
– Мужчин тоже, – согласился Мещерский. – Исключая патологии. Ты все?
– Вот. – Дорожкин бросил сумку к стене. – Оставлю у тебя. Если не вернусь…
– Не вернешься? – не понял Мещерский.
– Если задержусь, – поправился Дорожкин. – Если задержусь, пользуйся, как своей. Маш, вот пакет с фотографиями Алены Козловой, передай ее матери.
– Уже не найдется? – сузила она взгляд.
– Не знаю. – Дорожкин на мгновение закрыл глаза. – Но я все еще в деле.
Дорожкин подошел к зданию гостиницы с опозданием на полчаса. Вопрос о том, в каком номере пятого этажа проходит празднество, рассеялся сам собой – яркий огонь сиял сразу во всех окнах. На входе стоял один из околоточных, который, зевая, проверил приглашение, забрал его и распахнул перед Дорожкиным двери. Второй околоточный стоял у лестницы. Он лениво козырнул Дорожкину и предложил оставить оружие.
– Там все без оружия? – спросил Дорожкин, снимая пальто.
– Насчет вас было специальное указание, – околоточный наморщил лоб, – если выкарабкается, то с оружием не пускать. Выкарабкались?
– В процессе, – проговорил Дорожкин.
– Что есть? – вытянулся в струнку перед появившимся из лифта Фим Фимычем околоточный.
– Вот. – Дорожкин с сожалением расстегнул пояс, снял с него кобуру с пистолетом. – И патроны в карманах куртки.
– Ай-ай, – покачал головой карлик, подпрыгнул и словно из воздуха вытащил зеленую палку. Снял с запястья Дорожкина петлю, сдунул с осиновой коры паутину и протянул палку околоточному. – Что же вы, Евгений Константинович, с оружием хотели на праздник пробраться? Мало того что саван отворотный разодрали, так еще и кол наточили? Против кого?