Вакансия - Страница 159

159

– На всякий случай, – ответил Дорожкин. – Мало ли.

– Пожалуете в лифт? – Карлик был сама любезность.

– Нет уж, – не согласился Дорожкин. – Я пешком. Ноги нужно размять.

– Смотрите там! – Фим Фимыч расхохотался. – Не вздумайте выломать прут из перилл. Не делайте глупостей!

Весь пятый этаж гостиницы представлял собой огромный зал. Справа и слева тянулись колонны, которые превращали края зала в длинные и уютные коридоры с диванчиками, креслами, шторами и мягкими светильниками, а центр сиял дорогим паркетом, роскошными люстрами и длинным, богато накрытым столом, который в общем пространстве если и не терялся, то уж точно казался скромнее и меньше самого себя раза в два или три. Вероятно, за стол еще не садились, гости прохаживались по залу, переговаривались друг с другом, но с лестницы, которая вывела Дорожкина в зал на противоположном его конце, он даже не мог разглядеть лиц. Из невидимых динамиков лилась музыка, насколько Дорожкин был сведущ в классической музыке, звучал Двадцать первый концерт для фортепиано Моцарта. Далекие фигуры двигались плавно и неторопливо. Женщины были одеты в длинные платья, мужчины в костюмы, но, слава богу, не в смокинги. Впрочем, какая разница?

– Евгений Константинович, – выбрался из лифта Фим Фимыч, – будьте как дома. Проходите. Или Моцарт не располагает? Что бы вы хотели услышать?

– Реквием бы вполне устроил, – отозвался Дорожкин. – Того же автора. Для всех присутствующих.

– Ну это вы в горячке так строги, – хмыкнул карлик и резво потопал вперед. – Да не стойте вы. Праздник сегодня, понимаете? Лерочке двадцать пять. Какой еще, в сущности, ребенок.

Музыка продолжала звучать, и Дорожкин тоже двинулся вперед. Он пытался ступать мягко, но набойки на ботинках звучали помимо его воли, и чем ближе он подходил к столу, тем все большее количество гостей обращали на него внимание. У стола к Дорожкину подошел Ромашкин.

– Привет, сумасшедший! – Он смотрел на Дорожкина с прищуром, в котором развязность смешивалась с удивлением. – Твое место с этого торца стола.

– Меня ждали? – удивился Дорожкин.

– Ты приглашен, значит, ждали, – не понял вопроса Ромашкин.

– Почетное место? – усмехнулся Дорожкин.

– Куда уж почетнее! – хмыкнул Ромашкин. – Просто это самое дальнее место от Лерочки. Адольфыч предупредил, чтобы возможные эксцессы происходили подальше от именинницы. У нее тонкая душевная организация.

– Можно было бы накрыть мне вообще в другом углу зала, – предложил Дорожкин. – Или надеть на меня противогаз. Кстати, почему все такие печальные? Разве сегодня не праздник?

Он осмотрелся. В зале было больше сотни персон, но знакомыми Дорожкин мог назвать не более двух десятков из них. Попыхивали сигаретами у дальнего конца стола Содомский, Быкодоров и Кашин. В стороне от них о чем-то беседовал с важными незнакомцами в дорогих костюмах Адольфыч. Щебетали в кругу ровесниц директриса детского садика Яковлева и помощница Быкодорова читалка Творогова. Там же ухмылялась приемщица «Дома быта» Лариса. Что-то втолковывала у одной из колонн обескураженному Павлику изящная Милочка. У другой колонны уже тасовал карточную колоду под зорким взглядом Фим Фимыча Никодимыч. Со строгой, прямой спиной сидела посередине одной из сторон стола Марфа Шепелева. Рядом с ней полулежал на стуле мертвецки пьяный Неретин. Немного ближе прочих к Дорожкину переминались с ноги на ногу Угур Кара, Тюрин, Урнов из гробовой мастерской и крутящий во все стороны головой рыжебородый книжник Гена. У колонны за их спинами замерла Нина Козлова.

– Демократия, – важно объяснил Ромашкин. – Представители общепитовской, ремесленной, предпринимательской, торговой и педагогической интеллигенции. Весь спектр.

Представители различных направлений интеллигенции покосились на Дорожкина с опаской и с напряжением принялись изучать лица друг друга, только турок позволил себе помахать Дорожкину ладонью. Козлова не изменила позу. Подпирала спиной колонну, опустив руки и соединив ладони, теребила подол темно-синего платья и смотрела сквозь Дорожкина.

– Собственно, все. – Ромашкин почесал затылок. – Еще будет семейство Перовых, оно уже на подходе. Маргарита где-то здесь. Прочие приглашенные – работники городской администрации и важные гости города. Ты уж это, Дорожкин, не хулигань тут. Держи себя в рамках. И получай удовольствие. Договорились?

– По мере сил, – процедил Дорожкин и, кивнув Угуру, прошел к столу и сел на свое место.

Он продолжал оставаться в центре внимания. Никто не смотрел на него впрямую, но словно случайно взгляды то одного, то другого гостя фиксировались на Дорожкине. Только Марфа Шепелева демонстративно повернулась к неожиданному гостю, да ударенный ее локтем Неретин приоткрыл глаза и вяло помахал Дорожкину рукой. И тут Моцарт оборвался, и грянула «Bohemian Rhapsody».

Дорожкин вздрогнул не от музыки. Он вздрогнул через несколько секунд, когда раздались аплодисменты. И под эти аплодисменты из-за расположенных за дальним торцом стола портьер вышла одетая в короткое черное платье элегантная Валерия, а вслед за ней вывезла инвалидное кресло роскошная Екатерина Ивановна Перова. В кресле сидел рыхлый мужчина неопределенного возраста с крупным или как будто опухшим лицом. На лице его застыла улыбка, готовая превратиться в гримасу минимальным усилием лицевых мышц. Руки мужчины лежали на подлокотниках, и их пальцы что-то выстукивали на коже кресла, но делали это без малейшей связи и с ритмами фонограммы, и с выражением лица. Дорожкин, который только что с трудом подавил охватившую все его члены дрожь, задрожал снова. Но не от этих пальцев, и не от гримасы-ухмылки, и не от совершенно сумасшедшего взгляда Екатерины Ивановны Перовой, которая в тяжелом парчовом платье казалась королевой или жрицей, вывезшей в жертвенный зал живые мощи божества, а от вида самого тела Перова. И руки, и туловище, и ноги (а они, в свою очередь, тоже отбивали какой-то ритм), и голова – все это поддерживалось каркасом-клеткой. Она явственно выделялась под костюмом, придавая телу Перова прямоугольную форму, и придерживала пластиковый раструб, в котором покоилась та самая улыбающаяся голова.

159