Вакансия - Страница 2

К оглавлению

2

«Наступил, – сквозь боль и досаду мелькнула в голове Дорожкина догадка. – На шнурок наступил! Специально! И что это затрещало? Что в сумке затрещало? Неужели читалку раздавил? Нос-то хоть не сломал?»

Механический голос в вагоне призвал пассажиров к осторожности, двери захлопнулись, и вагон умчался в тоннель. Если бы Дорожкин не был занят накатывающей болью и хлынувшей из разбитого носа кровью, он неминуемо бы разглядел, что из вагона на него смотрели двое – спутник женщины с поблекшим нимбом и незамеченный Дорожкиным черноволосый сухой мужчина с властным взглядом. Сама женщина даже не повернула в сторону Дорожкина головы.

Часть первая
Ad notam

Глава 1
Август и чуть-чуть

Жаркий август оборвался в двадцатых числах. Температура упала с тридцати с лишним до пятнадцати, горячий ветер остыл; остыв, приободрился и даже попытался предстать ураганом, обрушив на припаркованные во дворах столицы машины не меньше сотни деревьев. Потом начались дожди. Дым от горящих лесов Москву покинул, лето переломилось, как столбик пепла на непотушенной сигарете, и жизнь двадцативосьмилетнего парня, почти столичного жителя Женьки Дорожкина, который возвратился в Москву из родной деревни, переломилась вместе с ним, пусть даже сам он и не курил никогда. Удивляться не приходилось. В августе всегда происходило что-нибудь пакостное, и, если оно выпадало на начало месяца, это значило только одно: в конце августа отольется чем-то еще более горьким. Хотя бы для одного человека. Так и случилось. Дорожкин потерял работу.


В понедельник, смахивая с ветровки капли дождя, он нырнул в ставший уже до зевоты привычным офис и не обнаружил фирмы, которой отдал почти два года жизни. Ни мебели, ни компьютеров, ни образцов товара, движение которого отслеживал Дорожкин, на привычных местах не оказалось. На полу валялись листы бумаги, на окнах висели жалюзи с мятыми ламелями. Из пары горшков торчали стебли засохших цветов, не переживших лето. Из гнезд на подвесном потолке вместо ламп выглядывали концы провода.

– Дорожкин! – обрадовался, запирая дверь бухгалтерии, шеф. – Ты где пропадал? Не думал уже с тобой столкнуться!

– В отпуске был, – пожал крепкую начальственную ладонь Дорожкин. – Вот, приехал. Вышел на неделю раньше. Вы же просили. Или нет?

– Да, точно, – с очевидной досадой хлопнул себя по лбу шеф. – А я все никак не мог вспомнить, что же я еще… Что же ты в Сеть-то не выходил? Я ж намыливал тебе насчет наших проблем…

– А мы куда-то переезжаем? – начал озираться Дорожкин, пытаясь сообразить, о каком мыле – электронном адресе – говорит шеф, если имеющийся он никому не светил.

– Точно так, – кивнул шеф. – Я так вовсе улетаю за границу нашей родины, а остальные кто куда. Закрываемся мы. Фирма ликвидирована.

– Ликвидирована? – удивился Дорожкин. – А… почему? Все вроде бы шло нормально…

– Нормально? – Шеф прищурился, прижал кейс к боку локтем, потер виски. – Кому нормально, а кому… Устал я, парень. Понимаешь…

Дорожкин напрягся. Шеф редко переходил на доверительный тон, но уж если переходил, то, как казалось Дорожкину, неизменно говорил правду, то есть вещал о каких-либо неприятностях, из которых правда по преимуществу и состояла. А Дорожкин, судя по его житейскому опыту, был как раз постоянным проводником, железным штырем, через который уходили в землю электрические разряды правды. Причем правды самой неприглядной и огорчительной. Чему тут было удивляться? Судьбе уже давно следовало завершить его унылое благоденствие, почти два года на одном месте и так были удивительно долгим сроком.

– Понимаешь… – Рука шефа по-приятельски легла на плечо Дорожкина. – Всякий бизнес, Женя… – шеф замычал, подыскивая нужное слово, – должен приносить пользу, но частенько приносит неприятности. Наемному работнику что… Он может и в ус не дуть, лишь бы платили вовремя. А вот предпринимателю приходится порой весьма туго. Бонусы, брат, иногда оборачиваются неприглядной изнанкой. И если это происходит слишком часто, – шеф на глазах скучнел, – появляется вопрос: зачем все это?

«Чтобы покупать еду, одежду, оплачивать съемную квартиру, откладывать чуть-чуть да еще отправлять матери в деревню», – подумал Дорожкин, но ничего не сказал, вряд ли всплывшую в его голове пользу шеф относил к таковой.

– Наша страна больна, – вздохнул шеф. – Ты думаешь, вся та мерзость, которая тут творилась за последние лет сто, да что там сто… все это здесь, с нами, никуда не делось. Впиталось в почву. И мы дышим этим, Женя. Нет, кто-то, конечно, не сдается, борется, роет землю, поливает ее потом, иногда и кровью, а кого-то все устраивает. Он эту землю ест, Дорожкин. У него огромная пасть. Скоро он съест все. Потому что этот «кто-то» заказывает музыку. Я сейчас тебе банальности буду говорить, но истина, как известно, банальна. Все, чего мы добиваемся, приходит к нам вопреки гнусному общественному устройству. На этой территории, Дорожкин, гнусность всегда побеждает. Понимаешь?

Дорожкин кивнул и с удивлением почувствовал приступ тошноты. Обычно он чувствовал тошноту не от банальностей и пафоса, а от вранья.

– Больше не могу, – продолжал шеф. – Надоело. Хочу спокойно спать, спокойно жить, спокойно работать. Хочу, чтобы мои дети жили нормальной жизнью и зависели только от собственных усилий, а не от… понимаешь?

– Я тоже, – кашлянул Дорожкин. – Тоже этого хочу.

– Отлично! – отчего-то обрадовался шеф. – Значит, ты меня поймешь. Вот. – Он крутанул на пальце связку ключей. – В бухгалтерии твоя трудовая. Там же выходное пособие, отпускные. Мы ведь не выплатили их тебе? Да, и твой оклад за два месяца вперед. Подъемные, так сказать. Не забудь расписаться в ведомости. После себя все закроешь и оставишь ключи на вахте. Мой тебе совет – вали отсюда. Ты парень честный, надежный, такие всегда нужны. Извини, приятель. Удачи тебе. Пригодится.

2