Вакансия - Страница 90

– Кто это?

– Инспектор из управления, – представился Дорожкин. – Евгений Константинович. Вы у меня были. Разрешите войти. Я по поводу Алены Козловой.

– Вы нашли ее? – Голос задрожал.

– Пока нет, – как можно убедительнее проговорил Дорожкин. – Мы так и будем говорить через домофон?

В этом доме люди жили. В подъезде горели лампочки, у лестницы валялся мусор, на стенах были выкорябаны какие-то надписи. В квартире Козловой, по крайней мере в ее коридоре, даже оказалось уютно. Горело бра, отсвечивали полировкой какие-то полочки, поблескивали стеклами фотографии с морскими видами. То же самое было и в комнате. Дорожкин словно перенесся в конец восьмидесятых, когда ездил с матерью в Рязань к каким-то родственникам и первый раз ночевал в городской квартире. Глава родственной семьи был офицером, и быт в его жилище был офицерским, почти роскошным. Маленький Дорожкин рассматривал мебельную стенку, хрусталь за стеклом, тщательно подобранные корешки книг на полках, чешскую люстру на потолке, шторы не с пол-окна до подоконника, как в деревне, а от потолка до самого пола, щупал мягкий палас на полу и думал, что когда-нибудь он и сам будет жить именно так. Теперь все это казалось чем-то ненужным и странным. Ту же самую мебель, тот же самый хрусталь он увидел и в квартире Козловой. Правда, сама обстановка заставила его в недоумении замереть.

– Пойдемте на кухню, – предложила Козлова.

На ней был махровый застиранный халат, туго завязанный в поясе. Волосы прихвачены пучком.

– Болеете? – посочувствовал Дорожкин, расстегивая куртку.

– Нет, – призналась Козлова, шаркая стоптанными тапками. – Ворожу на дочь. Сил много уходит, почти неделю уже ворожу. Несколько дней даже на работу не хожу.

– И что же вы хотите… выяснить? – спросил Дорожкин, оглядываясь на портрет Алены, который стоял возле мойки, на выставленные там же оплывшие свечи, какие-то горшочки, вазы.

– На место ворожу, – прошептала Козлова, садясь напротив Дорожкина. – Ворожба схватывается, только место не показывает. Не дает что-то. Она сама не дается, или кто-то не дает. Но схватывается, значит, жива дочка. Что бы ни было с ней, жива.

– А что ж вы раньше-то не ворожили? – спросил Дорожкин. – Сразу-то, если у вас способности есть?

– Сразу-то? – Она устало прикрыла глаза.

Теперь, когда она сидела напротив Дорожкина без единого штриха косметики, она казалась ему одновременно и младше своих лет, и старше. Младше, потому что кожа у нее на лице оказалась не старой, да и морщины не прорезали еще ткань молодости, нанесли лишь пунктир. Старше, потому что глаза оставили эту молодость далеко позади.

– Как же сразу-то? – И в голосе главной была усталость. – Надо ж научиться. Вылупиться, как тут говорят. Мало ли кого сюда собирали, ведьмочек или еще какую нечисть. Это ж как в хор собирать голосистых да со слухом. Думаете, собрали, и все? А учить как? Учить еще надо.

– Это чьи слова? – спросил Дорожкин. – Насчет вылупиться? Это ведь не ваши слова? Кто вас учил?

– Марфа учила, – прошептала Козлова. – Она всех учит, кто хочет. Только мало кто хочет, если хотелка за хвост не укусит. Я все лето, считай, у нее провела. За коровой ходила, за птицей, свиньям корм задавала. Ну и училась понемногу. На старости лет взялась. Она ж не учит специально, умение свое как пшено сыпет, не лень нагибаться – склюешь, лень – ходи голодным. Но на метле не полечу, не думайте. Да и Шепелева ни на метле, ни в ступе. Это сказки.

– И что же? – нарушил паузу Дорожкин. – Вылупиться удалось?

– Вроде и удалось, а вроде и нет, – пробормотала Козлова. – Ворожбу раскинуть могу, вопрос задать могу, а разглядеть нет. Темнота одна. Шепелева, кстати, и сама бралась помочь, хотя на кровника кровнику ворожить лучше, по-всякому лучше складывается, но и она темноту не проглядела. Да и что говорить, если она и сына своего проглядеть не может. Хотя я б такого и не выглядывала. Но с ним другое, он-то уж точно мертв.

– Подождите, – насторожился Дорожкин. – Откуда вы знаете, что он мертв?

– Шепелева выворожила, – безучастно проговорила Козлова.

– Но вы сказали, что такого бы и не выглядывали, – не отставал Дорожкин. – Значит, вы что-то о нем знаете? Или видели его?

– Он приходил сюда, – с трудом выговорила Козлова. – Я не могла сразу о нем сказать, у меня словно кость поперек горла вставала…

– Когда он был? – напрягся Дорожкин.

– Весной, – ответила она. – Через день, как Алена пропала. Он искал ее. Хотя как по мне, так, наоборот, словно радовался чему-то.

– Вы сказали об этом Шепелевой? – спросил Дорожкин.

– Нет. – Она переплела пальцы. – Зачем мне ярость на себя волочь? А вдруг это дочка моя его приложила? Она у меня была… сильная. Тихая, но сильная. А я умею закрываться. Лучше многих умею закрываться. И дочка моя в меня. Потому и найти ее сложно. Но дочка в ремесленном училась, она и там была на голову выше прочих, а я так, от столба да от земли.

– А кто преподавал у нее в ремесленном? – спросил Дорожкин.

– Там много преподавателей, – пожала плечами Шепелева. – Ее группу вел Адольфыч.

– Мэр? – удивился Дорожкин. – И чему же он их учил?

– Чему учил – не скажу, – она поджала губы, – а предмет назывался «начала постижения и анализа». Она сдала с отличием. Но поступать сразу в те вузы, в которые наша администрация детей направляет, отказалась. Уехала. Помоталась. Замуж сходила. Хлебнула без мамки и вернулась. Сидела в прачечной, готовилась к поступлению в институт. В какой – не говорила…

– И пропала… – задумался Дорожкин. – А через день к вам пришел Шепелев. Он говорил с вами?