Вакансия - Страница 154

154

– Улановы? – спросил Дорожкин. За два месяца он неплохо изучил жителей деревни, но ни одна из фамилий знакомой не была.

– На поселке вроде были Улановы, – задумался мужик, проводив взглядом проехавший мимо уазик, помахал рукой катившему навстречу синему трактору с телегой, – но так они в Кузьминском и не жили никогда. Да и уехали уже вроде давно…

– Шепелевы? – с какой-то обреченностью произнес Дорожкин.

– Шепелевы? – прищурился мужик и шагнул к машине. – А ну-ка садись! Тут не так давно тоже один бродил… с книжечкой. Все дома обошел. Тоже Шепелевыми интересовался. Шепелевых я тут никаких не знаю, а драндулет того мужичка как раз на почтовом стоит. Поехали, пока не смотался, тут рядом. Пять минут.

Драндулет оказался видавшей виды «пятеркой», которая явно не собиралась никуда сматываться. Машина стояла под соснами у двухэтажного кирпичного здания, которое было знакомо Дорожкину уж точно. Позади здания тянулась между стволами сосен колючка, рядом была устроена небольшая стоянка. Среди полутора десятков машин виднелось и заснеженное корытце «логушонка» Мещерского.

– Слава богу, – пробормотал Дорожкин. – Не почудилось. Или лучше бы почудилось?

За спиной загудел внедорожник. Добросердечный мужик торопился убраться восвояси. Дорожкин подошел к «пятерке», заглянул в убогий салон, оторвал от стекла примерзший дворник, обстучал его, открыл незапертую дверь, с трудом, с третьего раза смог ее захлопнуть. На втором этаже загремела оконная рама, высунулась голова Шакильского.

– Дорожкин! Хватит домогаться до моего лимуздопера. Поднимайся. Хочешь вареной картошечки с квашеной капусткой? Сало тоже имеется.

Шакильский, к которому Дорожкин бросился едва ли не с объятиями, выслушал сбивчивый рассказ молча. Не спрашивал о подробностях, щурился в тех местах, где Дорожкин о чем-то умалчивал, хрустел кулаками в тех местах, где голос Дорожкина начинал подрагивать. Потом снял с плиты засвистевший чайник, насыпал в маленький заварочный чайник с треснувшей крышкой ложку дешевого чая, залил кипятком. Отошел к окну. Проворчал:

– Едва успел до морозов. Квартира брошена, в других и люди живут, а здесь ничего, кроме этого чертова телефона. Который не работает, кстати, потому как провода к нему нет. Или работает, когда хочет. И стекло выбито одно, а всем по фигу, что система может разморозиться. Гудят. Правда, последние дни за мой счет. Ну я по-божески. Прикупил кое-что по дешевке. Кровать, одеяла, табуретки вот эти, стол. У них же. Ну так я отсюда исчезну, они дверь выдавят и обратно все заберут. Работать никто не хочет, работы до черта, а желающих почти нет. А на тех редких, кто жилы рвать готов, туча контролеров и всякой начальствующей мерзости. Да и бандюги тут как тут. И не поймешь, бандюги перед тобой или то же начальство, не отличишь. Знаешь, куда молодежь двигает из ближнего села? В милицию, в ОМОН. ФСБ – вообще мечта. Кто поумнее, на государеву службу рвется. Ты думаешь, чтобы за державу расстараться?

– Ты вроде как и сам на государевой службе? – предположил Дорожкин.

– Ага, – хмыкнул Шакильский. – Якщо б не мiй дурень, так i я б смiявся. Я вот что тебе скажу парень. Насчет той дряни, что мамке твоей грозила. – Егерь стал серьезным. – Есть такое дело. Я бы даже сказал, что именно такое и есть. И кончится это плохо. Не для твоей мамки. Денег у тебя за душой нет, доить тебя без толку. Ты не из своих, никому не нагадил, мстить тебе тоже незачем. Конечно, можешь пострадать сам под плохое настроение какого-нибудь гада с корочками или, как ежик колючий, не за колючки, а за то, что на дорогу выполз, но под этим у нас каждый ходит. Это дело плохо кончится для нашей с тобой страны, Евгений Константинович.

– Страна состоит из людей, – заметил Дорожкин. – И из моей мамы в том числе.

– Точно так, из людей и из гадов, – вздохнул Шакильский. – Слушай сюда, инспектор. Бодаться со стеной сложно, даже гнилая стена придавить может, но если не будешь бодаться, хочешь не хочешь, а причислят к быдлу. И не к гопникам, а к самому что ни на есть тягловому скоту. Выбор небогат. Или уезжать туда, где быть обычным человеком комфортно и почетно, или драться. Остальные варианты ведь не рассматриваем?

– Но ты сам-то как? – медленно проговорил Дорожкин. – Ты разве не кирпичик в той же самой стене? Что ж тогда, выходит, что я и с тобой бодаться должен?

– Хороший вопрос, – задумался Шакильский. – Скажи мне тогда вот что. Вот эта машинка, которую я в Твери за бесценок на рынке взял, чтобы сюда долететь, она ведь дерьмо?

– В сущности – да, – кивнул Дорожкин.

– Согласен, – продолжил Шакильский. – Но если разобрать ее на винтики, вполне может оказаться, что некоторые из них не так уж и плохи. Даже замечательны. Можешь допустить, что я вот лично вот такой хороший винтик? И то, что машина до сих пор едет, немалая заслуга вот таких винтиков!

– Вполне, – криво улыбнулся Дорожкин. – Но если за рулем этой машины пьяный, или на ней возят наркоту какую-нибудь, или она сбивает пешеходов, что толку в том, что конкретный винтик отличного качества?

– А вот тут уже мы и подходим к тонкой грани, – вздохнул Шакильский. – Конечно, отдельный винтик не в состоянии направить машину туда, куда надо. Но он может попытаться ее притормозить, чуть развернуть, наконец, заклинить, если она слишком уж разогналась. Все лучше, чем дать ей свалиться в пропасть.

– Значит, еще не свалилась? – окинул взглядом разоренную квартиру Дорожкин.

– Пропастей много. И одна другой глубже. Я к тому, что усугублять не надо, – ответил Шакильский, хлебнул чаю, снова встал, подошел к окну, обернулся, спросил быстро и твердо: – Ты в Бога веришь, Дорожкин?

154